Это было…


А.Е. Совестнов,

канд. физ.-мат. наук,

старший научный сотрудник ПИЯФ, Гатчина.

Студент физического факультета 1957-1962 гг.



… к старости… у нас накапливается [столько] воспоминаний, что при каждом удобном и неудобном случае они всплывают наружу. [А]… когда я перестану помнить себя тогдашнего, время вообще перестанет существовать.

М. Дрюон



Это началось давно, еще в прошлом тысячелетии.

Во второй половине июля 1957 г. мы, серебряные медалисты, сдавали вступительные экзамены на физфаке ЛГУ (золотые медалисты зачислились по результатам собеседования). Тишина пустого общежития химфака, не отягчающее питание (бутылка кефира и полхлеба в сутки) и бодрящая песенка «Мишка, Мишка, где твоя улыбка …», день и ночь звучавшая из окна напротив, способствовали продуктивности последней подготовки. Чувствовал я себя уверенно, возможно, из-за неадекватного восприятия происходящего.

Были мы еще наивными детьми и не понимали, что эти экзамены радикально отличаются от тех, что мы сдавали ежегодно, начиная с четвертого класса. Не понимали, что сейчас идет борьба на выживание, что каждый стоящий или сидящий рядом – соперник (конкурент), и понятия о школьной солидарности здесь неуместны. Но...

Экзаменов было два, физика письменно и устно. Письменный экзамен проводился в большой физической аудитории НИФИ, мы сидели по трое за пятиместными партами, «через одного». Так получилось, что на мне периодическая система распределения вариантов дала сбой, и оказалось, что «мой вариант» получили парень сзади и девушка левее. С парнем договорились работать независимо и сверять решения. В итоге я услышал четыре «все так же» и один «делал иначе, но ответ такой же». Девушка «горела», четыре моих решения приняла, одно – отвергла: «Я так делать не хочу». Парня я так и не увидел, девушку еще пришлось. На устном экзамене она не нашла себя в списке очередности, зашла сразу (согласно примечанию), вышла в слезах. В этом она была не одинока.

За письменную работу я получил четверку (в выражении для результирующей силы силу трения записал как вычитаемое), за устный ответ – пять. По-видимому, к абитуриентам Куни, экзаменовавший меня, относился мягче, чем к студентам, которым, как мы узнали позже, он ставил только четверки, т.н. «Куни-балл».

Основная масса моих конкурентов набрала десять баллов. Понимая слабость своей позиции, я рассматривал варианты дальней борьбы – экзамен в общем потоке, вечернее или заочное обучении и т. д. Но больше тогда меня беспокоило окончание временной (двухнедельной) прописки в общежитии, хотя, естественно, никто меня не гнал. Для решения ПРОБЛЕМЫ пошел в приемную комиссию, где сердобольная тетя, посмотрев какие-то списки, успокоила – «Зачислен с общежитием».

Так началась моя студенческая жизнь.

Сразу после зачисления нас направили на сельхозработы, на мелиорацию. На место сбора, сейчас это площадь академика А.Сахарова, я прошел очень рано, то ли надоело одиночество в пустом общежитии, то ли еще сказывалась разность часовых поясов Ленинград-Алтай. Но я был не первым. По площади кругами бегала девушка. Затем окружность перешла в спираль, которая закончилась на мне. И началась «беседа» (смысл гарантирую).

- Вы (ты?) на мелиорацию?

- Да.

- Значит, ты поступил?

- Да.

- Я тоже поступила. Правда, сначала сказали, что я не поступила. Но потом позвонили домой и сказали, что какой-то иногородний с девятью баллами не дождался оглашения результатов и забрал документы. Поэтому зачисляют меня, и надо ехать на мелиорацию …

Так я «познакомился» с Ирой Гагариной. Через 15 лет, на встрече по поводу десятилетия окончания ЛГУ, я удивил ее воспоминание об этом знакомстве. А через 55 лет уже она спрашивала, помню ли я то раннее утро. Я помнил.

Вскоре собрались все отъезжающие, плотно разместились в грузовиках и отправились в Приозерский район. По дороге меня поразили два парня, которые играли в шахматы … вслепую. Это были Костя Туроверов и Лева Липатов, с которыми мне предстояло познакомиться достаточно близко.

На «месте дислокации» в Приозерском районе из нас образовали бригаду; бригадир, третьекурсник Сергей Сергеев, раздал (не всем) топоры и велел впредь именоваться «плотниками». Это было воспринято с энтузиазмом, мы даже выпустили то ли стенгазету, то ли боевой листок с названием «Крик души плотника». Название оказалось неудачным – нашелся шутник, который после первого слова поставил двоеточие, а к остальному добавил восклицательный знак и взял в кавычки.

Для меня топор был инструментом знакомым, довелось порубить-поколоть. Но одно дело дрова на мощной колоде, другое – гибкий ивняк в воде. До сих пор перед глазами колоритная картина – Валера Завада, высокий, худющий, загорелый до черноты, чуть ли ни по колено в воде. Высокий замах топора и удар почти под корень этого проклятого ивняка – водопад грязной воды на 4. Минуты две-три Валера протирает очки, и топор снова взлетает вверх. Брызг от своего топора я не помню, а вот некоторые, как оказалось, не забыли. И Саул Гинзбург аж в 2010 году припомнил мне регулярный «душ» от моего топора. Саулу топора не доверили по причине малолетства (ему еще не было семнадцати), а также по причине сугубо городского происхождения. Поэтому он был приставлен оттаскивать срубленный мною ивняк, т.е. он часто был вблизи меня со всеми последствиями оного.

К сожалению, многое стерлось в памяти, но до сих пор мы с благодарностью вспоминаем нашего бригадира Сергея Сергеева, который каким-то образом создал невероятно дружескую атмосферу в бригаде. Настолько дружескую, что на физфаке мы потребовали всех нас определить в одну учебную группу. Таким образом, в группе номер четыре оказались: Бэла Елагина, Таня Шведова, Валя (?) Серова, Лия Шалыт, Володя Балалаев, Женя Левин, Лева Липатов, Адик Минин, Саул Гинзбург, Игорь Гайнуллин, Петя Домнин, Валера Завада, Коля Меренков, Толя Поберовский, Валера Сербо, Артур Струцкий, Костя Туроверов и я, Саша Совестнов. Последние девять даже поселились в одной комнате общежития на Добролюбова 6/2. И прожили вместе три года. Потом на три группы (3, 3 и 2 человека) не по причине каких-либо разногласий, а по статусу старшекурсников.

Еще до Нового Года познакомились с Сашей Васильевым, слывшим тогда настоящим героем из студенческого фольклора. Дескать, занятия игнорирует, пьет водку, курит, играет в карты и поет песни под гитару. Как часто бывает, слухи состояли из правды, полуправды и неправды. То, что Сашка курил, играл в карты и пел, - правда. То, что не занимался, - неправда, просто при его способностях на выполнение заданий требовалось мало времени. Ну а водка – явное преувеличение, даже меньше полуправды. Конечно, мы не были абстинентами, но тогда предпочитали десертные (крепленые) вина, причем нас интересовали не их градусы, а проценты сахара. Нам нравились Геташен, Аревик, Аревшат, Шамахы, Лидия, Кокур …. Мускатель. Есть ли они теперь?

Но, главное, Саша Васильев обладал каким-то притягательным магнетизмом, вследствие чего его комната всегда была набита под завязку. После третьего курса наша большая уже «восьмиместная» компания разделилась на три. Мы с Игорем Гайнулиным и Валерой Завадой пригласили к себе Сашу. Через него мы сблизились с Женей Левиным и Левой Липатовым, «теоретиками» как и он от Бога. Они были ленинградцами, но в общежитии были гораздо больше, чем дома. Женька того времени мне помнится своей специфической манерой выражаться и спорами с Васильевым. Однажды ночью, это было на второй или третьей мелиорации, мне довелось услышать «дискуссию» о неком темном небольшом объекте на полу веранды (или крыльца) только под лунным освещением. Один: «Это гвоздь, ибо он …, как настоящий гвоздь». Другой: «Это не гвоздь, поскольку, как гвоздь, он не …» Аргументы, контраргументы, контрконтраргументы продолжались долго, хотя истину можно было бы быстро выяснить – подойти посмотреть или даже потрогать. Но нет они – теоретики, и готовы часами спорить о преимуществе розового сферического коня в вакууме по сравнению с голубым кубическим. Правда, единственная мне известная попытка решить проблему опытным путем у Женьки и Сашки, по-моему, была трагикомичная. Сашка «хлестанулся», что съест двадцать сарделек (он всегда был голоден по причине, как мы считали, малого КПД усвоения пищи). Женька засомневался. Решили проверить опытным путем, оплата за счет проигравшего. Первые несколько сосисок Сашка проглотил мгновенно, Женька еле успевал отмечать, ставить «птички», крестики или палочки, запамятовал, Дальше пошло хуже, Сашка съедал только полсосиски, а ее конец выдавал за начало следующей, что Женька и отмечал, не прерывая беседы с Завадой. Тем временем Игорь изымал одну сосиску с тарелки, дабы «отчетность не нарушалась». В конце сосиски только надкусывались. Но по женькиным данным все двадцать сосисок были успешно съедины и он признал свое поражение. Конечно, мы жульничали, но … обеспечили себя ужином. Но Женька сам виноват, разве можно так халтурно относится к измерениям. Его обязанность – «сыды смотры, как Сашка кушай, и ныкакой Завд нэ случай». Валерик кого хошь заговорит. Да и урон Женьке невелик, мама ему все с лихвой компенсировала. Технологию его проигрыша я поведал Женьке более чем через пятьдесят лет, на его «золотой свадьбе». Он беззлобно ругнулся, но предъявить претензии Сашке, к нашему общему сожалению, уже было абсолютно невозможно.

Вообще Женя и Лева фактически жили нашей общежитейской жизнью.

Играли в карты в кинга и преферанс. В кинга играли только «на интерес», но очень широко по составу участников, времени и места игры. Играли и в общежитии, и в электричке, и на полевом стане во время мелиораций и колхозов. В преферанс, бывало, играли и на деньги, но в пределах разумного. Обычно два наиболее проигравших сбрасывались пропорционально проигрышу на бутылку вина, вице-победитель бегал в магазин, а победитель только отмечал победу со всеми, разумеется. В преферанс играли далеко не все. Одних смущала относительная сложность игры, других – чрезмерное влияние случайности (расклада). Так мне антипатию к преферансу привил «подсад» без четырех на восьмирной, обусловленный именно раскладом. Играющих в преферанс девушек вообще не помню. А представить себе «преферансисткой» могу, разве что, Лию Шалыт, единственная девушка-теоретик нашего курса. Лия, вроде, курила. Не исключаю, что это была ее реакция на свой внешний вид – она, по сравнению с другими, выглядела скорее подростком, круглолицая и несколько угловатая. После окончания университета она изменилась значительно больше всех. На десятилетней (?) встрече я ее еле узнал. Боже мой, какая это была шикарная дама!

В шахматы играли, в основном, блиц. Здесь фаворитами были Костя Туроверов и Лева Липатов, мастер и кандидат в мастера спорта. Дабы дать другим шанс на выигрыш им ставили на часах меньше времени. До сих пор горжусь «выигрышем» у Левы, хотя понимаю, что это следствие моих 5-10 минут против его минуты, а то и менее. Вообще, на нашем курсе было много хороших шахматистов, а наша команда физфак-2 стала тогда, уверен!, чемпионом ЛГУ. Помню, как яро мы болели за наших ребят в игре против тогдашних чемпионов – команды филфака. Уж не знаю, почему при наличии в команде мастеров спорта на первой доске играл Лева Липатов, «только» кандидат в мастера спорта по шахматам, правда, еще и мастер спорта по шашкам. Скорее всего, рейтинг членов команды учитывал и наши общежитейские «турниры». Противником Левы у филологов был Борис Спасский, тогда уже экс-чемпион мира среди молодежи, международный гроссмейстер и будущий чемпион СССР и мира. Лева дрался как лев, но это был не его день, несмотря на нашу поддержку. Спасский, по нашему мнению, с огромным трудом дожал Леву. Но эта победа не спасла команду филологов от поражения. На второй доске Костя Туроверов выиграл у тогдашнего чемпиона ЛГУ Александрова. Скорее всего, Александрова ввел в заблуждение внешний вид Кости и его манера игры. Костя был невысоким, худеньким и выглядел моложе своих лет. Родом он был из Кисловодска, и, рано ставши мастером спорта, в рамках пионерско-комсомольских нагрузок давал сеансы одновременной игры в санаториях и домах отдыха. Ему частенько приходилось слышать брюзжание: «Ну вот, обещали мастера спорта, а прислали ребенка». Из-за этого у Кости выработался специфический стиль игры – начинать слабовато, иногда даже с потерями, а когда противник уже расслабится в предчувствии легкой победы, врубать на полную силу весь свой арсенал. Тогда Костик громил противника с каким-то наслаждением. Не раз это Костя это демонстрировал в ленинградских скверах, подсказками фактически провоцируя игроков «проучить зарвавшегося мальца». На третьей доске, кажется, игра Сергей Швец (?), у которого в общежитии Лева выиграл с большим трудом. Наверное, для Левы ценна была эта победа, поскольку недавно, пятьдесят лет спустя, он вспоминал о ней. Других членов команды не помню.

Из «подвижных» видов спорта популярностью пользовались минитуризм и лыжи. На лыжные прогулки довольно регулярно выезжали в Кавголово. Дважды на зимних каникулах ходили в двухнедельные походы. Первый – от Луги до Сланцев, второй – от Лодейного Поля, если не ошибаюсь, до Тихвина. Глушь, не хуже сибирской. Шли на лыжах от деревни к деревне, ориентируясь по довоенным и даже немецким картам. Свои современные карты считались секретными. Ночевали то у сердобольных селян, то в общественных зданиях, как-то попали в лесную казарму-полуземлянку, довелось подремать и на снегу под кустиком у костра. Но все обошлось благополучно – все остались здоровы и физически и психически. В последнем главная заслуга нашего бессменного командира в походах – Толи Поберовского. Непреклонный, непробиваемый, эффектно применяющий свое ноу-хау – «Дисциплина в походе регулируется весом рюкзака». Помнится, как-то Света Д. стала слишком вырываться вперед и подгонять других («Чего тащимся!»). Последовала команда: «Добавить в рюкзак 3 банки тушенки». Света угомонилась, а вскоре стала отставать и просить отдыха. «Забрать банку из рюкзака» и гармония отряда восстановлена. Таким образом, пройдя в день километров с пятнадцать, мы были бодры и даже иногда давали «концерты». В основном пели; пели все, но признанными певцами были Эмир Ильясов и Галя Тихомирова. До сих пор на встречах просим ее спеть «фирменную» Торинеллу.

В связи с этими походам ассоциируются три воспоминания.

Во время первого похода мне исполнилось восемнадцать. Вечером это стало поводом для мини-торжества, а девушки даже решили меня поцеловать. От ужаса я легко одетым выскочил из дома. Опасаясь негативных последствий, следом выбежала Мила Мителева, как помнится, зачастую принимавшая быстрые и адекватные решения. Она успокоила меня, поинтересовалась из какой я Тмутаракани, сколько действительно мне лет и обещала, что меня не тронут. Обещание было выполнено. Так я лишился своего первого девичьего поцелуя. И второго. И третьего. Хоть и в щечку, до сих пор жалею.

Второе воспоминание о событии, можно сказать, со счастливым концом из второго похода. Зачастую нам приходилось идти по бездорожью. Поэтому впереди шли самые хорошие и сильные лыжники, они по очереди пробивали лыжню. Затем шли послабее, накатывали. И в конце – уж какие были. И только замыкающим был опять лыжник более или менее надежный. В тот день в авангарде были Бэлка, пожалуй, самый … ну тоже лыжник, и я. Уже накатанная лыжня спускалась с холма и с поворотом сразу уходила в лес. Прошли все предыдущие, вот и Бэлка с криком «Ой, упаду» с ускорением стала спускаться с холма. Но не упала и благополучно скрылась за поворотом. Мне надо было нагонять всех, отработал палками, «пролетел» спуск, «вылетаю» за поворот – поперек лыжни лежит Бэлка и молчит. Чисто инстинктивно сворачиваю, и лечу, судя по ощущениям, по окружности с центром на кончике лыжи. А в голове свербит: «Только бы лыжа не сломалась!». Но все обошлось достаточно благополучно. Бэлка жива-здорова, падение – мелочь. Повезло и мне, лыжа выдержала, отделался растяжением стопы, пришлось сделать даже незапланированную днёвку, чему многие были откровенно рады.

Треть воспоминание о крайне необычном, о единственной финансовой операции. Был в нашей компании Адик Минин, человек спортивный, занимался парусным спортом и фехтованием (мне довелось сходить с ним на яхте и посмотреть соревнование шпажистов). Хотя в студенческие годы активно спортом он не занимался, но какие-то связи со спорткомитетом у него, по-видимому, были. И вот второй поход Адька каким-то образом через спортивные организации оформил как официальный «спортивно-оздоровительный лагерь в ненаселенной местности». Какого-либо финансирования не припоминаю, но нам была дана возможность закупить (или, все-таки, получить !??) продукты на каких-то больших складах. Таким образом, мы стали обладателями довольно большого количества гречки, в то время ужасно дефицитной. Эту гречку мы продали (!!!), а на вырученные деньги закупили более привычные крупы и макаронные изделия. Так или иначе, выгода для нас была очевидной. Но за это нам пришлось предоставить в соответствующую организацию меню на все время существования нашего лагеря. Пришлось нам с Адькой попотеть, чтобы реализовать всю полученную гречку. По нашим данным, гречка была основой основ нашего питания. Каши: рассыпчатая, размазня, гурьевская; с молоком и на воде; с консервами (мясными, рыбными и овощными) … Супы с гречкой: молочный, овощной, мясной, рыбный … Не припомню, был ли в нашем меню компот из гречки, а вот кисель точно был. Думаю, мы заметно обогатили кулинарию блюдами из гречки, но для нас это прошло без нежелательных последствий.

Мы продолжали жить, «петь и смеяться, как дети».

Репертуар наш был весьма широк – песни Окуджавы и Галича, песни походно-геолого-туристические, т.н. «камерная музыка», студенческий фольклор и т.п. Особой популярностью пользовалась простенькая песенка-соревнование «Бабка Любка». Группы только девушек и только парней по очереди пели –

Та-та-та-та-таа-та, милый мой дедочек?

Та-та-та-та-таа-та, сизый голубочек?

Та-та-та-та, бабка. Та-та-та-та, Любка.

Та-та-та-та, ты моя сизая голубка.

Начало было постоянным (каноническим), как бы разминка. Затем начиналась самодеятельность, пока пели одни, другие придумывали «оригинальное» продолжение. Если продолжение не было готово вовремя или не соответствовало канону ритмики, группа признавалась проигравшей, о чем сигнализировал гомерический смех. Смеялись и победители и побежденные, да так что в электричках на нас с неудовольствием смотрели старушки. Но мы на это не обращали внимания. А сейчас, когда я вижу веселящуюся молодежь и бурчащих бабулек («Чего смеются, чему радуются?»), мне хочется подойти к ним и сказать: «Старая ты перечница. Неужели ты никогда не была молодой? Никогда не радовалась не чему-то определенному, а просто молодости, жизни, всему. Как тот кузнечик маленький из нашей студенческой песенки, который

«рад, что светит солнышко, что зеленеет сад,

что он такой зелененький, коленками назад»?»

Были в нашем репертуаре и песни в ритме буги-вуги и рок-н-рол, которые тогда считались элементами буржуазной псевдокультуры, апологетами которой у нас были так называемые стиляги. Стиляг критиковала государственная культура и высмеивала народная. Помнится, была даже частушка

«Раз стилягу хоронили – плакали подруги,

А два джаза на могиле дули буги-вуги.»

Мы буги-вуги и рок-н-рол не танцевали, но однажды …

Уж не помню, почему и откуда мы очень большой компанией белой ночью шли в Ленинград. Болтали, смеялись, пели. Кто-то запел рок-н-рол, возможно, тот единственный, который сохранила моя память:

«Рок-н-рол, рок-н-рол, и трещит под нами пол.

Шепчут губы: «Рок-н-рол». Рок, рок – чудо века …»

И вдруг какая-то пара, абсолютно точно не из наших, стала танцевать. Да так красиво, парень был воплощением силы (куда там Самсону), девушка буквально порхала, как бабочка. Это было так здорово, что прошли десятилетия, но мне помнится этот рок «на асфальте ночном».

Другие развлечения – музеи, кино, театры; короче, все блага культурной столицы России. В этом плане жаль современных физфаковцев; конечно, расстояние Мартышкино-Петербург заметно увеличивает их путь к искусству. В наше время реакцией на план перевода ЛГУ с Васильевского острова была сатира «В Старый Петергоф». В ней остроумно было показаны пагубные последствия переселения, апофеоз которого – превращение студентов в людоедов, которые

« каждую пятницу,

лишь солнце закатится,

кого-то жуют под бананами».

Тогда эта пьеса воспринималось как веселая шутка; сейчас реализация переезда многими рассматривается, как неудачное решение проблем ЛГУ в 50-60-е годы.

Не скажу, что мы были заядлыми театралами и меломанами. Тем не менее, помню, как ночью (так дешевле) ходили в Великан на фестиваль итальянских фильмов. В частности, на премьеру фильма «Брак по-итальянски». Были на популярном тогда балете А.Хачатуряна «Спартак», видели великую Н. Дудинскую в «Умирающем лебеде», слышали Б. Штоколова. А «Кармен» Бизе, помнится, слушал дважды. В плане музыкального просвещения мы даже купили в складчину электрограмофон и довольно много пластинок с классикой. Помнится, были концерты для фортепьяно с оркестром С. Рахманинова и П. Чайковского, в том числе, и в исполнении Вана Клиберна. Роль электрограмофона была важна и во время сессии – идущий на экзамен для поднятия тонуса включал антракт третьему действию «Кармен» - «Тореадор смелее». Верь, не верь, но как-то пластинку не нашли и результаты экзамена оказались значительно хуже обычны.

Из популярных тогда книг помню Ремака, Ефремова (прежде всего «Туманность Андромеды»), Есенина, Бронислава Нушича. Особенно нам понравилась «Автобиография» Нушича, великолепное сатиро-юмористическое произведение. Прошли годы, но перед глазами Валера Завада, читающий этот шедевр. Сидит на кровать посреди огромной комнаты длинный тощий смуглый только в советском «неглиже», время от времени нервно-истерически взвзигивает, иногда и подпрыгивает.

Жили мы дружно, весело и небогато, на одну стипендию. Разве что к большим праздникам родственники пришлют сотню (в номинале до 1961 г.). Поэтому питались скудно (абонементы, комплексные обеды, пробовали даже сами готовить – не прижилось) одевались скромно. Я так первый курс щеголял, согласно Рубцовской моде, в черных сатиновых шароварах и тюбетейке (казахской аракчинке). Другие парни одевались не так экзотично, но так же просто; и никого это не беспокоило. Другое дело девушки, они хотели быть еще более красивыми с помощью моды. А мода (красота) требовала жертв и бросала из одной крайности в другую. Одно время в моде были юбки настолько узкие, что модницы не могли войти в трамвай и их туда буквально затаскивали сердобольные пассажиры. Потом, наоборот, очень широкие, внизу метра полтора в диаметре (на каком-то обруче что ли). Помнится, как-то к нам в общежитие в таком колоколе ярко красного цвета пришла Бэлка. Мы предложили ей присесть, она отказалась. Не считая допустимым сидеть перед стоящей дамой, мы предложили ей сесть еще и еще раз. Бэлка – человек резкий, прямо высказалась по нашему поводу: «Вы что, совсем дураки? Как можно сидеть в такой юбке?». В тот вечер мода получила свою жертву сполна – мы стояли до тех пор, пока гостья не покинула нас.

Из других «городских» девушек у нас в комнате помню только Таню из нашей 4-ой группы. Ее пригласил один наш «сокомнатник» на встречу Нового 1958 Года. Таня согласилась, но требовалось согласия и мамы. Пошли мы с товарищем к маме. Мама уронила слезу, сказала, что понимает – Таня выросла и будет встречать праздники не с родителями, а в ПОРЯДОЧНОЙ компании. Порядочность мы гарантировали. Забегая вперед, скажу, что нашу компанию смело можно причислять к порядочным, ибо за все пять лет не было ни одного эксцесса. Уж не помню, бывала ли Таня у нас еще, но на четвертом курсе она вышла замуж за городского однокурсника с неотразимой внешностью то ли гурона, то ли делавара.

Другое дело – девушки общежития. Одна среда обитания, близкий образ жизни, совместные «спортивные» и культурные мероприятия, работа в студсовете, наконец, даже танцы в красном уголке и т.п. сближали нас. Ну и, конечно, помощь по учебным предметам (обычно юноши девушкам) и временное заимствование конспектов пропущенных лекций. Здесь был хороший выбор. Как-то одна девушка мне сказала, что конспекты лучше брать у Сербо – его почерк корявый, но легко читаемый и суть очень понятна. Твоим же почерком лучше получать любовные письма, он внешне красив, но часто трудно прочитать и понять. Как бы намекая – «догадайся, мол, сама».

Был и случай экзотической помощи.

На четвертом курсе меня одолела патологическая сонливость по утрам. Будили меня все, кто как мог. Сашка швырял в меня подушку, Игорь убеждал и взывал к благоразумию, Валерка … тоже что-то говорил – все тщетно. Аспирант Егор Рожин, эдакий якутский шифоньер, ставил на ноги – не помогало, я падал на кровать, не просыпаясь. И только Света Шакирова добилась нужного результата. К нашему удивлению я первым просыпался и видел Свету, еще только заглядывающую в приоткрытую дверь. Только ближе к окончанию Света объяснила, что я видел ее не входящей, а уходящей, причем она уже брызнула мне в лицо холодной водой. Жаль, что эту креативную девушку после окончания мне увидеть не пришлось.

Естественно, больше общались с парнями, в основном, с советскими, по причине их преобладания в общежитии. Запомнился кавказец (азербайджанец ?) Хамед Гезалов, который втравил Адика Минина в микроаферу. Хамед убедил своего земляка Тофика, что Адик – сотрудник КГБ, который следит за ним (Тофиком), т.к. он получил из дома не очень лояльное письмо. Но он, Хамед, и его друзья подтвердят лояльность Тофика, если он поделится с ними содержимым посылки из дома. Тофик поделился.

Были у нас и иностранцы, особенно много китайцев, не менее двух дюжин. Общение с ними было не простое, у них шла «культурная революция» и они были осторожны. Но были и исключения, особенно общителен был Ма Дэ Джу.

Мне довелось много общаться с Ма, а лучше Дэ Джу, т.к. Ма – это фамилия, означающая «лошадь». А имя – Дэ Джу, означающее «привязанный к колонне», т.к. его младенцем привязали к ней, дабы он не умер в раннем возрасте, как его предыдущие братья и сестры. Дэ Джу говорил, что его очень интересует философия, но китайская философия всегда на высочайшем уровне и сотрудников там достаточно. А вот китайская физика оставляет желать лучшего и надо тех, у кого она получается (у него, в частности) надо направлять туда.

С остальными китайцами у меня никаких контактов не было, даже в с двумя из нашей ядерной группы. Или вот еще… Только что встретив Новый, практически уверен, 1960 год, мы слегка навеселе решили с Новым Годом поздравить китайцев, которые собрались в читалке и носили туда свою сверхароматную тушеную капусту. Всей компанией мы двинулись в читалку, захватив бутылки вина и считая, что стаканы у них есть, для чая хотя бы. Но оказалось, что они едят свою капусту, это в полночь-то, читают газеты и даже чая не пьют. Наши поздравления и желание выпить за советско-китайскую дружбу было принято чрезвычайно холодно, скорее отвергнуто. От наших стаканов отстранялись. И только Ма Дэ Джу взял чей-то стакан и сказал пару дежурных слов. Да Надя, будущая Сербо, как-то всучила свой стакан китаянке. Пришлось уйти нам разочарованными. Возможно, в наших взаимоотношениях сказывалось различие менталитетов, либо специфика партийно-правительственных отношений тех времен. Китайцы вели себя архи осторожно. Например. Как-то решил студсовет всех девушек общежития поздравить с днем 8 марта на их родном языке. Написать на ватмане поручили мне. С европейками проблем не было, но с китаянками … Пришел я к одному китайцу.

Я объяснил. Он улыбнулся и что-то изобразил. Улыбка его мне не понравилась. Пошел я к другому китайцу, попросил прочитать. Прочтенное вызвало у меня сомнение соответствия моих пожеланий. Пришлось искать Ма Дэ Джу, он все разъяснил. Китайский язык более образный и менее конкретный. Предлагаемый текст буквально означал: «Яшмовые девушки 8 марта надевайте праздничные платья, как и все в мире». Я решил, что такое сойдет, перенес на ватман в увеличенном виде, По мнению Ма Дэ Джу выполнено было на уровне выпускника детского садика.

Из других иностранцев помню не много.

Венгр Ласло Ваничек – рассказывал, как в Будапеште 1956 г. советские танки точно и аккуратно били только по провокаторам-боевикам. Жил с Поберовским, Туроверовым и Меренковым.

Прагматичный поляк Збышко, который после окончания собирался работать не в науке, а в промышленности, т.к. тпм больше платят. Почему-то он ассоциируется с Сербо, может, они жили вместе?

Негр с Мадагаскара Жуль Рахамананда (?) получал стипендию от наш него его правительства (на уровне повышенной), от своего (сколько ?) и от папаши, владельца страусиной фермы и еще кое-чего. Так что Жуль был негром не бедным, а богатеньким. У него даже был магнитофон «Грундиг», по тем временам ценность неимоверная. А вот знаниями он был бедноват. Хотя, вроде, и поучился во французском колледже, но что такое синус не знал.

Немец Рольф Шелике, на курс-два старше нас – сын антифашистов (Рот Фронт?), с детства в Советском Союзе, хорошо говорил по-русски, только вместо «коричневый» у него получалось «коричатый». Был женат на русской блондинке, уже имел сынишку Сашу возрастом менее года. Как-то собрались эти родители то ли в кино, то ли в театр, а надзор за ребенком, почему-то, поручили мне. Пока дитя спало, все было нормально. Но потом он завопил, да, к тому же, оказался и мокрым. Разобраться с подгузником я не смог, поэтому закутал его в пеленки, успокоил с помощью соски – короче, продержались мы с тезкой до прихода родителей. Рольф считал, что далеко не все граждане ГДР изжили симпатии к идеалам третьего рейха, поэтому жить собирался в Советском Союзе. Вот только первые несколько лет пожить в ГДР, обжиться в материальном плане. Через год после своего окончания Рольф приезжал в Ленинград на конференцию, заходил в общежитие, угощал нас оригинальным немецким яичным ликером. Густым как сметана, поэтому его не пьют, а едят ложечками. Больше я о нем ничего не знаю.

Наконец, болгарин Любомир Петров Бончев – аспирант, собственно это мое личное знакомство. Говорю о нем потому, что благодаря нему (а скорее, в связи с ним) я впервые столкнулся с некоторыми сторонам советской жизни, на которые ранее не обращал внимания или не встречался. Первое. Оказалось, что в это время у Любомира день рожденья, и он решил нашу славяно-тюркскую компанию (болгарин, русский, якут и казах) угостить каким-то болгарским деликатесом. Да вот беда – в Ленинграде невозможно было найти хорошего мяса. Любомир просто ругался. Егор его успокоил – де вы только строите социализм, простроите, у вас тоже мяса не будет. Второе. Как-то Любомир, Егор и я после работы решили сходить в кино а «Арс», а по пути поужинать в столовой. К ней мы подошли за 15 минут до закрытия и нас не пустили. Энергичный Егор предложил прорваться, когда будут выпускать отужинавших. Так мы и сделали. Сотрудники столовой на нас стали ругаться, грозили вызвать милицию. От волнения и возмущения Любомир с огромным акцентом стал говорить, что у него в стране лучшего мнения о советских людях. Его акцент да еще и загранпаспорт произвели впечатление, и его готовы были сейчас же накормить. А в милицию сдать меня, т.к. русско-советская внешность не вызывала сомнения. А вот монголойдная внешность Егоро сомнения вызывала, и они стали допытывать, кто он и откуда. Вначале Егор темнил, называл себя Мухамедом из страны Мухамедов. Но потом проговорился, что он советский человек. Вот тут-то хозяева забыли про меня и действительно хотели сдать Егора в милицию. Спас Любомир, нас отпустили восвояси. А покормили ли? Не помню.

Учились мы, честно говоря, без особого напряжения и усердия, сказывалось еще детство. В основном, довольствовались смесью «хорошо» и «отлично», некоторые иногда допускали и «уд». Только наши «теоретики» Саша Васильев, Женя Левин, Лева Липатов и Валера Сербо были (почти ?) круглыми отличниками. Валера Сербо, вообще, был студентом образцово-показательным, этакий кристалл чистой воды. Во всем правильный, даже из своей повышенной стипендии часть посылал матери. Конечно, были и жертвы учебного процесса, исключенные по результатам сессии. Из наших – это Артур Струцкий, золотой медалист, пострадал из-за своего патологического упрямства (с превеликим усердием делал то, что нравилось, но не то, что нужно для сдачи экзаменов). Но основная масса отчисленных, В. Серова в том числе, составляли т.н. «производственники». Это ребята и девчата, которые после школы два года отработали на производстве или отслужили в армии и поступили на льготных условиях конкурса – достаточно было только троек. Так решили партия и правительство. Ученые Совет ЛГУ возражал, считая, что двухгодичный разрыв в обучении скажется негативно на эффективности усвоения материала, в частности, на физфаке. Так и оказалось – большинство «производственников» были отчислены за первые два курса, остались единицы. Помню, на встрече по поводу десяти- или двадцатилетия выпуска к нашей общежитейской компании подошел мужчина заметно старше присутствующих и предложил тост за всех нас. На наш вопрос квадратными глазами он пояснил, что он «производственник», который все-таки закончил физфак; рассказал, как трудно было ему учиться и как мы походя помогали ему даже не замечая этого. Но он это замечал и запомнил надолго.

В первом выпуске воспоминаний о физфаке о преподавателях сказано много и хорошо. Тем не менее, осмелюсь добавить свое.

М.Н. Широков. Конечно, прежде всего, его добрые, теплые лекции с кошечками и милиционерами. Но мне кажется, был важен его совет (рекомендация) на первой лекции – забыть школьную математику. Возможно, я тогда не придал этому достойного значения или не смог сразу забыть. Короче, к своему ужасу, я первые две недели абсолютно не воспринимал доказательств Михаила Николаевича. И только потом резко, скачком возникло понимание его логических построений.

М.И. Петрашень. Точность, строгость математики для меня она показала в оценке моего ответа на экзамене: «Нет, я не могу поставить Вам «отлично», т.к. первый раз в определении теоремы Вы пропустили слово “только”.». Помните, «если …, то тогда и только тогда …»?

Б.А. Русанов читал лекции по функциям комплексных переменных и спецфункциям, а также вел практические занятия в наших группах 1 и 1а. Лекции его были бесподобны, ими можно было любоваться как произведением искусства. Помнится, брал он какую-то функцию или уравнение («А почему бы и не ее?»), на основании ранее известных теорем (краткое их изложение, левой рукой) делал преобразования и получал функцию имя рек («Что получили, то получили»). Жаль, что не сохранил конспектов. А вот на экзамене он был строг, безнаказанно допускал только одно «спотыкание» и не слишком долгое раздумье, иначе снимался балл оценки. Помнится, дабы избежать «санкций» я даже пошел на авантюру – вместо того, чтобы сделать общеизвестный, но вылетевший из головы, перевод какой-то функции из декартовых координат в сферические, я взял и сразу написал, по наитию. Угадал, Борис Александрович изрек свое «Что получили, то получили» и поставил «отл.». Вообще-то, оценка в зачетке далеко не всегда соответствует уровню знания. Вот в данном случае я «отл», а Игорь Гайнуллин еле выжал «уд», хотя был подготовлен ничуть не хуже меня. Дело в том, что один доброжелатель (истинный доброжелатель, без кавычек, ибо от этого человека в принципе нельзя было ожидать чего-либо плохого) посоветовал Игорю поменьше гулять с Н., а побольше готовиться к экзамену, а то и до беды недалеко, Кто-то пропустил бы этот совет мимо ушей, кто-то принял бы к сведению, но тонкая натура Игорька расценила это как сигнал почти неминуемой опасности. А тут еще Русанов в предыдущий день «вынес» почти всю группу. Короче, когда я пришел, чуть припозднившись, на экзамен и подсел к Игорю, он был в полной прострации – «Не знаю ни одного вопроса». Я постарался его успокоить, подсказал начало двух вопросов, третьего сам не вспомнил. Игорь ожил, начал записывать ответ, еще немного и все было бы нормально. Но тут Русанов решил начать экзамен и вызвал вошедшего первым, им был Игорь. У меня ответ был готов, и я попытался пойти отвечать первым. Руснова я не боялся – он вел у нас практические занятия, т.е. виделись ежедневно, по-видимому, и меня он знал. Тем более, что я продумал оригинальный способ какого-то комформного преобразования, жаль, что оно оказалось неверным. Но Б.А. начал спрашивать в порядке очередности, т.е. с Игоря. Недостаток времени подготовки сказался, Игорь отвечал с запинками и получи «уд». Будь Русанов более благожелательным, результат мог быть лучше.

По себе знаю. На дифференциальный зачет по радиоактивности я шел с уверенностью получить «хор» или «отл» в зависимости от билета. Взял билет, посмотрел задачу – «отл», т.к. все знаю. Но у экзаменатора (фамилию не помню, но лекции он читал блестяще) было иное мнение. Для начала он абсолютно забраковал мое решение задачи. На экзаменах (жаль, что не в жизни) я – боец, бьюсь до конца. Я провел экзаменатора по решению от начала до конца, причем он подтвердил правильность исходных положений и всех переходов. После этого он сказал: «Ладно» и перешел к вопросам билета. И начался кошмар – все мои ответы ставились под сомнения, вопросы были не «наводящие», а «заводящие» в болото, тупик … Короче, я единственный раз в жизни на экзамене сдался, мне было все безразлично. Я не стал даже отвечать на вопрос о «классической теории изомерии», ибо я знал теорию изомерии, но не знал, «классическая» ли она. Преподаватель вздохнул и поставил «уд». Тоже оно проделал практически со всеми моими коллегами по группе, только Саркис Карамян получил «отл», да оба китайца – «неуд». Как говаривали старшекурсники это его стандартный результат.

Не могу не вспомнить добрым словом и подполковника В.В. Андерсона. Он вел на военной кафедре курс радиотехнических средств наземной артиллерии. Именно благодаря тому, что он и его коллега (Белов?) скрупулезно разъясняли схемы всех блоков радиолокационных станций СНАР и АРСОМ – какие параметры и функции того или иного сопротивления, конденсатора или индуктивности, физфаковцы, в основном, неплохо ориентировались в электронике. Поначалу подполковник показался очень строгим – на первом занятии заставил раз 5-10 « Сесть! Встать!», пока не добился должной слаженности выполнения команды. Но такое было недолго. Виктор Викторович был человеком добродушным и часто помогал нам. Помнится, усилитель, рассчитанный мною в рамках курса ядерной электроники, упорно не хотел одновременно давать необходимый коэффициент усиления и полосу пропускания. Виктор Викторович мельком глянул на мой «шедевр», рекомендовал изменить номинал сопротивления, а книгу, которой я пользовался при расчете, выкинуть. После рекомендованной коррекции усилитель заработал идеально. Да и на экзаменах не много было преподавателей дружелюбнее, чем В.В. Андерсон, по себе знаю.

Виктор Викторович был нашим «главнокомандующим» и на месячных военных сборах после 4-го курса. В этом 1961 году сборы первый и, очевидно, в последний раз проходили в Закарпатье, где еще сохранились допотопные СНАР’ы и АРСОМ’ы, которые мы изучали. Сначала мы ехали поездом Ленинград-Львов, далее по местной линии через Мукачево до городка Виноградов, который стоит фактически на границе – за Тисой уже Венгрия. Нас приятно удивило, что на территории части росли могучие черешни, усыпанные плодам. Нам, конечно, запретили забираться на деревья, но мы нашли выход – некрупные парни, типа меня, взбирались на плечи амбалам и рвали ягоды без нарушений запрета; «урожай», естественно, делили пополам. Нас разделили на взводы и назначили командиров из местных. Поначалу отношения с нашим комвзвода, сержантом Витей, были плохими – уж очень суровым он нам казался. Но выяснилось, что Витя ежедневно получает от офицеров за нас взысканий гораздо больше, чем все мы вместе от него. Все дело в том, что по меркам военным мы – сплошное недоразумение, и в поведении, и в одежде, и в … После этого мы поговорили с Витей «по душам» и выработали формат оптимального сосуществования. В результате, чаще всего, мы быстренько отрабатывали дневную программу, а дальше где-нибудь в укромном уголке слушали, как Витя поет под гитару, что он делал весьма неплохо и с удовольствием. Так для сокращения времени зачета по строевой основной массе поставили автоматом четверки, несколько желающих пятерок немного походили строевым шагом и получили оные, а нескольких «троечников» мы сами выбрали фактически открытым голосованием. Когда наши командиры пожелали посмотреть одного из них, он по команде «Шагом марш!» одервенел, выпучил глаза и пошел … иноходью, т.е. сначала вперед идут левые рука и нога, затем – правые. Я до сих пор уверен, что он это сделал шутки ради (хохмы для), ибо знал его, как человека хорошо координированного, имевшего третий разряд по легкой атлетике (бегу и прыжкам). Из других воспоминаний сборов следует отметить праздник (юбилей ?) части, во время которого были соревнования по многим видам спорта между студентами и солдатами – мы победили почти везде, и парад-конкурс с песней – первое место занял взвод (не наш), бодро прошагавший под разухабистую «Маруся, раз-два калина, чернявая дивчина …». Ну и, конечно, объявление на утренней поверке Андерсоном о рождении сына у Юры Н.. Молодому папаше и двум «сопровождающих» (по его усмотрению) дали увольнительную в город для рассылки поздравительных телеграмм. Телеграммы они, конечно, дали, но еще и «обмыли» младенца. Причем несколько увлеклись и слегка повздорили с патрулем. Вследствие этого у нас три дня было развлечение – беседовать через решетку гауптвахты с одним из них. На четвертый день В.В. Андерсон его освободил, перенеся оставшийся срок заключения на Ленинград. Были ли реализованы «оставшиеся» дни? Наверняка не знаю, но вряд ли.

В эти каникулы, естественно, сельхозработ у нас не было, что не вызвало ни радости, ни сожаления. К мелиорации мы относились равнодушно, как к неизбежной обязанности – «Надо, значит надо». Она была не тяжела, но монотонна. Даже вспомнить нечего, кроме пары небольших эпизодов. Первый – надоело народу тушенка, потребовали настоящего мяса. И вот однажды начпрод Петюнчик Домнин приводит живого барана. Но его еще надо превратить в МЯСО. После долгих разговоров я и Мишка Бабаджанянц взялись разделать ТУШУ барана. У меня был богатый опыт разделки сусликов (тоже травоядных), а Мишка в родном Тбилиси видел, как это делается. Но убивать мы отказались наотрез, но кто-то взялся прикончить барана топором, получилось. Девушки возмущались, называли даже нас убийцами. Но некоторые с интересом наблюдали процесс, а мясо за обе щеки уплетали все. И не мудрено, вряд ли многие из них до этого ели свеженину. А по вкусу это значительно лучше даже охлажденного мяса. Второй случился после третьего курса, когда, скажем, некоторые потребляли водку. Случилось по какому-то случаю крупное застолье, на которое закупили заметное количество водки. Но в магазине оформили ее как масло, благо цены были одинаковые. А когда какая-то комиссия поинтересовалась, почему мы закупили так много масло, наш командир Адик Минин ничтоже сумняшеся сказал, что мы из него сыр делаем. Третье воспоминание, собственно, относится не ко времени сельхозработ, а после них. Игорь пригласил меня к себе в гости в Вологду. Там познакомил с бабушкой, родом из потомственных купцов, поставщиков двора Его Императорского Величества. В ней эта кровь сказывалась – то она была крайне прижимиста, то удивительно, по купечески, щедра. Вологда мне не запомнилась, а вот дорога домой… Перед отъездом мать Игоря поинтересовалась, достаточно ли у меня денег; я уверенно ответил, что достаточно. И только после отхода поезда понял, что погорячился. Дело в том, что обычно домой до Рубцовска я ездил прямым поездом Москва-Ленингорск, и денег мне много не требовалось. А здесь поезд из Ленинграда привозил меня в Новосибирск, где нужно было делать пересадку, т.е. за деньги компостировать билет. Пришлось мне предельно урезать расходы на еду, т.е. ничего не есть, а только курить. На второй день во время «перекура» подошел мужчина, тоже закурил. Разговорились, Я сказал, что студент физфака ЛГУ и еду на каникулы. Через некоторое время он предложил пойти в ресторан пообедать. Я, естественно, отказался, он настаивал, пришлось признаться в своей некредитоспособности. Но именно это ему и требовалось. Оказалось, что однажды он ехал в поезде дальнего следования без ресторана, а на остановках кормление не предусматривалось. От голода его спасли студенты, возвращавшиеся с каникул. С тех пор он считает себя в долгу перед студенчеством и при первом случае подкармливает голодных студентов. В тот раз я съел не только обед, но и ужин. Другая история, романтическая, возможно, была в другое время, но это неважно. Как часто бывает, в вагоне нашлась пара заинтересованных друг в друге. Они почти все время что-то говорили друг другу, смеялись и т.д. Естественно, нашлась и старая карга:

Вот так в поезде мне довелось увидеть благородного человека и благородные чувства.

Отношение к целине было совсем иное, чем к мелиорации. Многие рассматривали работы на ней, как участие в эпохальном событии. Конечно, не то, что у наших дедов (гражданская война) или у отцов (Великая Отечественная), но все-таки … Будет де о чем рассказать внукам. Мы не подозревали, что на наше время выпадет массу побед (в космосе) и бед (от стихии и терроризма) человечества, созидания (взрывообразное развитие электроники и вычислительной техники) и уничтожения (развал государств, в том числе и нашего СССР). Эти действительно эпохальные события подробнейшим образом описаны «акулами пера», рассказаны и показаны кашалотами микрофона и камеры. Уж и не знаю, остались ли в русском языке, не использованные ими. А вот наша обыденная жизнь сейчас за пределами их внимания, да и наше поколение многое подзабыло, а следующее и не знало его. И оказалось, что внукам трудно объяснить не героику подвигов и событий планетарного масштаба, а нашу обыденную, повседневную жизнь. Не так просто ответить на вопрос: «Дедушка, а ты, когда был маленьким, любил «Спокойной ночи, малыши»?» Он же не может себе представить, что тогда еще не было телевизоров, ноутбуков и смартфонов (даже слов таких), а дедушка в детстве уроки делал при керосиновой пятилинейной лампе. И такое было не только в сибирской глубинке, но и в окрестностях великого города Ленинграда – мы видели это своими глазами в двухнедельных походах.

И вот как-то незаметно подобралась «печальна прощальная пора» - начало лета 1962 год, которое мы отмечаем, празднуем, с грустью вспоминаем каждые 10 лет. Конечно, были два последних семестра, две последние сессии, госэкзамены – ничего интересного, рутина. Поразительно, но в памяти практически ничего не осталось о защите и получении диплома. Помню последние преддипломные дни и ночи в последних измерениях и написании дипломной работы. Помню, как младшекурсники Жения и Володя помогали делать графики. Помню беседу с рецензентом (оппонентом). А самой защиты – нет, видимо, шел на автопилоте. Зато помню, как после защиты шел по мосту строителей в общежитие, весь опустошенный, без цели в жизни. Где-то я читал, что одной из причин суицида является успешное завершение большой работы. По-видимому, я был на грани. Но Бог миловал, пронесло.

Важнее абсолютно новое – распределение, получение путевки в самостоятельную взрослую жизнь. Где-то за месяц до распределения у меня состоялась встреча (разговор) с Б.С. Джелеповым, который был заведующим «нашей» кафедрой ядерная спектроскопия, а также и, руководителем еще и лабораториями в РИАН’е и во ВНИИМ’е. Каждый четверг Б.С. проходил в свой кабинет по короткому коридору, в начале которого стояла моя экспериментальная установка, в конце – Юры Наумова. Обычно он вызывал «на ковер» сначала своего заместителя П.А. Тишкина, затем, по мере необходимости, и других сотрудников. Вызвав меня, Борис Сергеевич сказал следующее (передаю близко по смыслу). Ему, как заведующему кафедрой, небезразлична судьба ее выпускников. Мне, как иногороднему, обеспечить работу в Ленинграде он не может, но может устроить на атомоход «Ленин». Конечно, спектроскопии там нет, но есть своя наука, важная и интересная. Я поблагодарил Бориса Сергеевича и отказался, ибо посчитал неправильным начинать взрослую жизнь с протекции («блата», как тогда говорили). Не скажу, что в последствие я сильно пожалел об отказе, хотя сомнения были. А вот мотив отказа считал и считаю дурацким.

На распределении нашим группам 1 и 1а, ядерная спектроскопия и ядерные реакции, предложили подмосковный Электроуголь (что-то типа комитета по атомной энергетике), Саратов (комитет химической промышленности) и Комсомольск-на-Амуре (комитет судостроения). Нас вызывали в алфавитном порядке, к букве «с» Электоуголь экспериментаторов набрал и желал теоретиков. Химия в Саратове почему-то вызывала неприязнь. Я выбрал Комсомольск – ехать, так ехать далеко. Сейчас нередко можно услышать, что в советское время бережно относились к молодым специалистам – всегда обеспечивали работой по специальности. Это, конечно, так, только при распределении нам не сообщалось абсолютно ничего о предлагаемой работе (только комитет по …), а работодателям – почти ничего о нас. Так, по крайней мере, было у меня. У медиков есть аналогичный метод, называется «дважды слепой», когда ни больной, ни врач не знает, где лекарство, а где «кукла».

После отдыха дома на Алтае, в августе 1962 г. я по транссибирской магистрали отправился к месту работы. Выехали из Новосибирска часов в 14-15 и примерно через полтора суток, глубокой ночью прибыли в Красноярск. Далее каждый раз через сутки последовали Иркутск, Чита, Благовещенск и Хабаровск. Так что мои планы увидеть сибирские столицы провалились – что можно увидеть ночью? Байкал проезжали ранним утром, спасибо проводнице, что разбудила. Все-таки копченого омуля попробовал – слухи об этом знаменитом деликатесе показались мне преувеличенными.

При распределении мне не дали никакого адреса, никакого телефона – на месте де разберетесь. Дали только «Направление в п/я 199», по размеру в виду такое же, как на общий анализ крови. Понимая такую секретность, на вокзале Комсомольска дождался, когда поток пассажиров, иссяк (благо он был невелик), и обратился к справочное бюро за адресом этого «п/я 199». На меня зашикали, и пришлось долго доказывать, что я не шпион, а молодой специалист и даже имею Направление туда. Максимум, что удалось узнать – надо ехать в город на автобусе («Какой номер?» «Он один») до площади Кирова. С площади было виден мощный забор серьезного учреждения. Время было вечернее, кругом ни души, а охрана отказалась отвечать на мой вопрос о «п/я 199». Даже грозились применить оружие. Пришлось действовать радикально – нашел центральное отделение милиции и добился приема у начальника. Он подтвердил, что я был у ворот судостроительного завода, он же «п/я 199», и, смеясь, добавил, что это мне сообщил бы любой прохожий.

Утром меня принял зам. главного инженера, спросил о специальности («Ядерная спектроскопия»), ее средствах и возможностях и каковы мои познания в области атомного реакторостроения. Я ответил, что у нас был курс нейтронной физики, на последней лекции которой преподаватель сказал, что дал нам базу для теории атомного реактора. Услышав это, зам. главного инженера буркнул: « И зачем тебя только сюда прислали!» и направил в центральную заводскую лабораторию. Ее заведующий Г.Д.Трахтенгерц, чудеснейший человек и руководитель, тоже понимал малую пригодность моих знаний на заводе, но нашел более или менее подходящее место работы. Это была лаборатория радиометрии, по оборудованию и методологии на уровне начала двадцатого века. Назначение лаборатории, если можно так сказать, выборочный радиоизотопный контроль загрязнения воздуха, воды, растений и рыбы вследствие испытаний атомного оружия СССР и США. Но постепенно меня перевели на ядерную и дозиметрическую электронику, откуда сам ушел в физику атомного реактора. Дважды по полгода «проходил курс обучения по специальной программе» в Курчатовском институте и получил диплом «руководителя физических измерений при работе на критических сборках», подписанный академиком А.П. Александровым, тогдашним президентом АН СССР и директором Курчатовского института. Правильно сказал как-то замдекана В.И. Вальков, что нам дают такой объем базовых знаний, которого наверняка хватит в любом конкретном случае. В Комсомольске я отработал шесть лет, приобрел много новых друзей, но это уже другая история, в рассказы которой не верят даже сыновья, а внук так вообще считает чистой выдумкой.

Но и старых, студенческих, друзей не забывал. При расставании мы обменивались адресами, у меня их было много, даже адрес общительного китайца Ма Дэ Джу, единственного подданного Поднебесной, сфотографировавшегося для выпускного альбома. Интересно, где он оказался после окончания физфака ЛГУ – в исследовательском институте, в китайском «КГБ» или в местах радикального воспитания, ведь в КНР шла культурная революция. Скорее все-таки в «КГБ», уж больно общителен был Ма без неприятных последствий, на много больше, чем другие. А вот другой общительный китаец и очень толковый студент Ван Вэй (???) после третьего курса уехал на каникулы и не вернулся. «Партия и правительство решило, что его знаний достаточно для работы в народном хозяйстве».

Но вот разметала нас советская система распределения молодых специалистов по всей одной шестой земной суши. Кого куда, сейчас помню немногих. На западе, в Ленинграде, остались теоретики, если не ошибаюсь, ленинградцы (Лева Липатов, Женя Левин) получили работу в научных институтах, иногородние (Саша Васильев, Валера Сербо) – в аспирантуре. На юг, в Воронеж, уехал Игорь Гайнуллин, на «север», в Казань, - Валера Завада. Большой «десант» был на Дальний Восток. Я оказался в Комсомольске-на-Амуре, Костя Туроверов – во Владивостоке, Света Двоеглазова – в Петропавловске-на-Камчатке. Несмотря на расстояние, контакты между нами не прерывались. По крайней мере первые годы.

Удивительно, но при нелюбви к эпистолярному искусству я довольно долго писал письма и даже посылал поздравительные телеграммы однокурсникам. С одной была забавная история. Решил я пооригинальничать и послать Тане Ш. телеграмму такого содержания: «23 2 3 в 23 за 23 по 2 и 3». (Прошу прощения, грешен склонностью к пифагорейству). Оператор телеграфа отказалась пересылать такое, начальник почты выслушал мои объяснения, что это поздравительная телеграмма, в которой выпущены очевидные слова. Полный текст таков: « 23-го числа 2-го месяца (февраля) 1962 года в 23 часа за 23 года Татьяны пьем по 2 рюмки вина и добавим еще по 3». Начальник взял с меня подписку, что телеграмма на вражеское послание и, по-моему, телеграмму не отправил. Во всяком случае, через 50 лет такой телеграммы Таня не помнила. А вот поздравление с бракосочетанием Люси и Толи Поберовских благополучно дошло, хотя послано по адресу «первый Дворец Бракосочетания на набережной Красного Флота», почти «на деревню дедушке …». На удивление долго переписывался со Светой Д., хотя в Ленинграде были знакомы как все. По-видимому, нас сблизила отдаленности обоих от Ленинграда и остальных сокурсников, я был в Комсомольске-на-Амуре, Света – в Петропавловске-на-Камчатке. Когда Света в первый отпуск проезжала Хабаровск, я даже съездил туда, всего-то 400 км, повидаться с ней. Эта была первая встреча с однокурсником после окончания. Вторым был Игорь Гайнуллин, к которому в Воронеж я заехал «по пути» из Курска в Москву. Добрый, романтичный Игорек (прямо-таки «хазарский хан Ратмир») к тому времени был уже женат, добился все же руки Нины Т.. С другими встретился уже через пять лет, когда «волею пославшей мя жены» надумал покинуть город юности. В поисках возможного места работы заехали в Новосибирский Академгородок к Наде и Валере Сербо и к Люсе и Толе Поберовским в Ленинграде, за теплый прием которым я премного благодарен. Особенно Поберовским, у которых я был вынужден жить больше месяца, пока не получил обещанного временного жилья в Гатчине.

Прошло уже 50 лет после окончания физфака, но старые взаимоотношения сохраняются. Общие юбилейные встречи собирают довольно много сокурсников, в чем огромная заслуга, прежде всего, Тани Белопольской (Ивановой), за что ей «земно кланяюсь». Искренне сожалею, что на таких встречах из старой общежитейской компании не бывали Игорь Гайнуллин, Петя Домнин, Коля Меренков и Костя Туроверов, а из наших «ядерщиков» могу пообщаться только с Таней Орловой (Шведовой), Игорем Маталовым и Володей Раутианом. Хорошо, что те, кто «далече», используют формат виртуальной встречи. Так на последней, 50-летней, встрече нашего выпуска, по Skype «присутствовали» Миша Толстой из Калифорнии, Нина Рожкова из Мексики, Женя и Лена Левины из Вальпараисо (Чили), кто-то из Японии и т.д. Жаль, что некоторые находятся бесконечно далеко, но мы их помним. Сохраняются и индивидуальные связи. Так я постоянно поддерживаю телефонную и E-mail связь с Валерой Завадой, а в 2008 году, во время круиза по Волге, минут двадцать общались с ним на речном вокзале Казани. Неоценимую роль в поддержании связей нашей старой компании играют Эля и Лева Липатов, у которых частенько собираемся то на даче в Строганово, то на квартире в Санкт-Петербурге. Свой вклад в сохранении связей внесли и Лена и Женя Левины, которые приехали почти от Огненной Земли, что бы отметить в старом кругу свою золотую свадьбу, на которую собралось человек двадцать. Следует заметить, что их свадьба 50 лет назад меня потрясла океаном цветов и поэмой о новобрачных при свечах настолько, что некоторых ее мотивы я даже в последствие использовал.

Заканчивая (точнее прекращая) свои воспоминания, я обращаю внимание на то, что слово «старый» здесь следует понимать как «давно известный». А что касается возраста, то, глядя на старых друзей и подруг, я вижу их молодыми, стройными и пышноволосыми, без следов седин и морщин. Ибо я смотрю на них глазами моей юности.



P.S.


Я не то ещё сказал бы, —

Про себя поберегу.

Я не так ещё сыграл бы, —

Жаль, что лучше не могу


А. Твардовский